Зеленоглазая гадюка едет в Хогвартс - Страница 72

– У меня есть методы, – проворчал Северус, сверля ее глазами… нет, не собирается смотреть на него. Он встал, призвал с полки Перечное и полупустую чашку с чаем. – Выпейте.

Она покорно проглотила горькое зелье, сказала тихо, почти виновато:

– Это Хагрид его завел, а мы просто не хотели, чтобы он в Азкабан попал.

– Вы не подумали, Поттер, что директор тоже этого не хотел бы? – Северус почувствовал привычное раздражение. Опять эта манера не думать ни о ком, кроме себя! – Он бы позаботился о драконе, и ваш факультет не потерял бы сто баллов.

– Вы даже это знаете, сэр? – Поттер завозилась, стараясь усесться удобнее. Северус отодвинулся, взмахнул палочкой – кресло поползло назад, от огня.

– Я все знаю. Вам уже не холодно?

– Нет, сэр. Спасибо. А мне ничего не будет… за это?

Он догадался, что она имеет в виду.

– Ничего. Но и мистеру Малфою тоже ничего не будет.

Она содрогнулась всем телом – та же крупная, судорожная дрожь, что и на башне. Но сказала неожиданное:

– Он б-был в своем праве.

Северус покачал головой. Нет, она никогда не перестанет его удивлять.

– Рекомендую вам остаться тут. Я разбужу вас в шесть – тогда и пойдете в гриффиндорскую башню, – ворчливо добавил: – Не собираюсь вас сопровождать, а сейчас вы можете нарваться на мистера Филча.

– А утром?

– Школьникам запрещено находиться вне спален с десяти вечера до шести утра, так что правила вы не нарушите.

– Почему…

– Потому что устройство мозга среднестатистического студента таково, что любые мысли о нарушении правил приходят ему в голову вечером и ночью. А утром он готов только спать.

– Эээ… мы все совы, да, сэр? А вы – жаворонок?

«Я летучая мышь», – некстати подумал Северус (глупая студенческая шутка!). Он грозно покосился на девочку, которая слабо улыбнулась – как будто ей тоже это пришло в голову.

– Спите, Поттер, – сказал он, превращая кресло в кушетку. Вышло неказисто, Трансфигурация ему никогда не давалась… но это стоило сделать, хотя бы чтобы посмотреть, как она барахтается в пледе. – Она не превратится обратно до шести.

– Ничего страшного, если и превратится, – Поттер слабо улыбнулась. – Сэр… я благодарю вас. Вы меня спасли. Если бы я там лежала до утра, то не просто заболела бы, а могла умереть от переохлаждения. Камень был просто ледяной.

Северус неопределенно кивнул, отвернулся. Неужели она не догадалась, что Драко уходил ненадолго, за другой палочкой? Неужели не поняла, что это – только начало?

– Спите, Поттер.

***

ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР

Гермиона просыпается без будильника, в семь тридцать. Идет в ванную – как была, в ночной рубашке; ежится от холода.

Эри стоит у умывальника и сосредоточенно заплетает волосы, превращая воронье гнездо на голове – свою обычную утреннюю прическу – в гладкие, словно лакированные косички. Приглаживает челку – гелем и заклинаниями. Гермиона улыбается, ей хочется чуть-чуть поддразнить ее, вот, мол, общая твоя черта с Малфоем, он тоже волосы укладывает… но вовремя вспоминает, что нельзя.

– Доброе утро, – осторожно произносит она, и результат такой же, как вчера – Эри кивает, глядя куда-то в угол, подхватывает свои принадлежности и выходит из ванной.

Неужели это никогда не кончится?!

Гермиона тщательно чистит зубы, как учили родители, стараясь думать о последнем задании по Чарам, о Зельях – только не о том, что единственная подруга не разговаривает с ней. Она возвращается в спальню, забирается под полог, под одеяло – ужасно холодно, только так можно учиться… открывает книгу. Из нее выскальзывает последнее письмо от родителей. Гермиона задумчиво проводит пальцами по адресу – мама и папа знают, что это не нужно, сове достаточно сказать «мистер и миссис Грейнджер» – но все равно каждый раз пишут и «Школа Магии и Волшебства Хогвартс», и собственный адрес.

Родители отказывались посылать ее сюда, если не будет возможности общаться. Конечно, о телефоне говорить глупо, но письма были обязательным условием. В магазине им объяснили, что вместе с почтовой совой можно купить магический маячок, на который она будет прилетать, очень распространенная услуга, все маглорожденные ею пользуются… купили. Гермиона писала длинные письма, с восхищением рассказывая о своей новой жизни.

В прошлом письме – машинально посчитала – имя Эри упоминалось четырнадцать раз. В этом не будет ни одного. Что писать – она со мной не разговаривает? Она смотрит сквозь меня? Она обходит меня, словно я привидение?

«Может, еще раз извиниться?» – думает Гермиона.

Она снова начинает подбирать слова – в тот раз Эри ее прервала, просто сказала: «не хочу ничего слышать, Грейнджер. И видеть тебя не хочу».

– Возникли… непредвиденные обстоятельства непреодолимой силы, – бормочет Гермиона тихо-тихо, чтобы не было слышно за пологом кровати. – Наказание не соответствует тяжести проступка… – Она вспоминает длинное, эффектное, праздничное слово, которое не каждый взрослый знает, и выговаривает его шепотом:

– Форс-мажор!

Длинные, красиво-округлые слова успокаивали – пусть я не прирожденная волшебница, мне надо учить многое из того, что вы впитали с детства, зато что я знаю!.. И это было как привет от родителей, ее спокойных и разумных родителей, которые все равно – лучшие на свете, несмотря на то, что не умеют открывать двери без ключа и поднимать предметы без рук.

С тех пор, когда она, пятилетняя, в приступе гнева скрутила папин серебряный портсигар спиралью – не руками, пробудившейся стихийной магией – а папа, милый, растерянный папа, усадил ее перед собой и сказал: «Давай всесторонне обсудим эту ситуацию, надеюсь, мы сможем идентифицировать возникшее паранормальное явление…» – с тех самых пор длинные слова были для нее якорем. Прочным якорем, связывающим с домом. Конечно, тогда они ничего не «идентифицировали», родители поняли только, что дочка у них необычная. Поэтому письмо из Хогвартса они восприняли с облегчением: картина мира стала обширнее, словно добавилось новое измерение, но логичнее. И теперь их дочери было место в этом мире. Гермиона была рада вместе с ними, и длинные, как школьные эссе, на несколько футов, на несколько страниц, письма домой – они были еще одним знаком привязанности и любви к родителям. Новый мир дочери был им безумно интересен, хотя интеллигентная сдержанность не позволяла говорить об этом громко.